Неточные совпадения
Против моего ожидания,
оказалось, что, кроме двух стихов, придуманных мною сгоряча, я, несмотря на все усилия, ничего дальше не мог сочинить. Я стал читать стихи, которые были в наших
книгах; но ни Дмитриев, ни Державин не помогли мне — напротив, они еще более убедили меня в моей неспособности. Зная, что Карл Иваныч любил списывать стишки, я стал потихоньку рыться в его бумагах и в числе немецких стихотворений нашел одно русское, принадлежащее, должно быть, собственно его перу.
Оказалось, что Одинцова не теряла времени в уединении: она прочла несколько хороших
книг и выражалась правильным русским языком.
— Не допрашиваю и не спрашиваю, а рассказываю: предполагается, — сказал Тагильский, прикрыв глаза жирными подушечками век, на коже его лба шевелились легкие морщины. — Интересы клиентки вашей весьма разнообразны: у нее
оказалось солидное количество редчайших древнепечатных
книг и сектантских рукописей, — раздумчиво проговорил Тагильский.
К постели подошли двое толстых и стали переворачивать Самгина с боку на бок. Через некоторое время один из них, похожий на торговца солеными грибами из Охотного ряда,
оказался Дмитрием, а другой — доктором из таких, какие бывают в
книгах Жюль Верна, они всегда ошибаются, и верить им — нельзя. Самгин закрыл глаза, оба они исчезли.
Клим ожидал, что жилище студента так же благоустроено, как сам Прейс, но
оказалось, что Прейс живет в небольшой комнатке, окно которой выходило на крышу сарая; комната тесно набита
книгами, в углу — койка, покрытая дешевым байковым одеялом, у двери — трехногий железный умывальник, такой же, какой был у Маргариты.
— Я — не купец, я — дворянин, но я знаю: наше купечество
оказалось вполне способным принять и продолжать культуру дворянства, традиции аристократии. Купцы начали поощрять искусство, коллекционировать, отлично издавать
книги, строить красивые дома…
Он вызывал у Клима впечатление человека смущенного, и Климу приятно было чувствовать это, приятно убедиться еще раз, что простая жизнь
оказалась сильнее мудрых
книг, поглощенных братом.
В жизнь Самгина бесшумно вошел Миша. Он
оказался исполнительным лакеем, бумаги переписывал не быстро, но четко, без ошибок, был молчалив и смотрел в лицо Самгина красивыми глазами девушки покорно, даже как будто с обожанием. Чистенький, гладко причесанный, он сидел за маленьким столом в углу приемной, у окна во двор, и, приподняв правое плечо, засевал бумагу аккуратными, круглыми буквами. Попросил разрешения читать
книги и, получив его, тихо сказал...
Обняв ноги, он положил подбородок на колени, двигал челюстями и не слышал, как вошел брат. Когда Клим спросил у него
книгу Некрасова,
оказалось, что ее нет у Дмитрия, но отец обещал подарить ее.
— Очень рад, — сказал третий, рыжеватый, костлявый человечек в толстом пиджаке и стоптанных сапогах. Лицо у него было неуловимое, украшено реденькой золотистой бородкой, она очень беспокоила его, он дергал ее левой рукою, и от этого толстые губы его растерянно улыбались, остренькие глазки блестели, двигались мохнатенькие брови. Четвертым гостем Прейса
оказался Поярков, он сидел в углу, за шкафом, туго набитым
книгами в переплетах.
Старики беспокоили. Самгин пошел в кабинет, взял на ощупь
книгу, воротился, лег.
Оказалось, он ошибся,
книга — не Пушкин, а «История Наполеона». Он стал рассматривать рисунки Ораса Берне, но перед глазами стояли, ругаясь, два старика.
— У Тагильского
оказалась жена, да — какая! — он закрыл один глаз и протяжно свистнул. — Стиль модерн, ни одного естественного движения, говорит голосом умирающей. Я попал к ней по объявлению: продаются
книги. Книжки, брат, замечательные. Все наши классики, переплеты от Шелля или Шнелля, черт его знает! Семьсот целковых содрала. Я сказал ей, что был знаком с ее мужем, а она спросила: «Да?» И — больше ни звука о нем, стерва!
В конце дорожки, в кустах,
оказалась беседка; на ступенях ее лежал башмак с французским каблуком и переплет какой-то
книги; в беседке стояли два плетеных стула, на полу валялся расколотый шахматный столик.
Если
оказывалась книга в богатом переплете лежащею на диване, на стуле, — Надежда Васильевна ставила ее на полку; если западал слишком вольный луч солнца и играл на хрустале, на зеркале, на серебре, — Анна Васильевна находила, что глазам больно, молча указывала человеку пальцем на портьеру, и тяжелая, негнущаяся шелковая завеса мерно падала с петли и закрывала свет.
Значит ли это, что идея России и миссия России, как я ее мыслю в этой
книге,
оказалась ложью?
И он опять кивнул на пачки. Он двинулся было встать кликнуть в дверь Марью Кондратьевну, чтобы та сделала и принесла лимонаду, но, отыскивая чем бы накрыть деньги, чтобы та не увидела их, вынул было сперва платок, но так как тот опять
оказался совсем засморканным, то взял со стола ту единственную лежавшую на нем толстую желтую
книгу, которую заметил, войдя, Иван, и придавил ею деньги. Название
книги было: «Святого отца нашего Исаака Сирина слова». Иван Федорович успел машинально прочесть заглавие.
Когда ему нужно было сделать надписи на своей
книге для друзей, то
оказалось, что у него около 200 друзей, которым нужно было подписывать.
Замечательная
книга Лосского отражает тот глубокий кризис всей новейшей философии, новейшего критицизма и эмпиризма, после которого
оказывается внутренне неизбежным переход к сознательному мистицизму.
Оказалось, что ее библиотека состояла из трех
книг: из «Песенника», «Сонника» и какого-то театрального сочинения вроде водевиля.
Книг в доме
оказалось много, и почти все в них было для нее ново.
Задумал было Валерьян приняться за чтение, но в библиотеке Петра Григорьича, тоже перевезенной из его городского дома и весьма немноготомной,
оказались только
книги масонского содержания, и, к счастью, в одном маленьком шкафике очутился неизвестно откуда попавший Боккачио [Боккачио — Боккаччо Джованни (1313—1375) — итальянский писатель-гуманист, автор «Декамерона».] на французском языке, за которого Ченцов, как за сокровище какое, схватился и стал вместе с супругою целые вечера не то что читать, а упиваться и питаться сим нескромным писателем.
Я всячески исхитрялся читать, старуха несколько раз уничтожала
книги, и вдруг я
оказался в долгу у лавочника на огромную сумму в сорок семь копеек! Он требовал денег и грозил, что станет отбирать у меня за долг хозяйские, когда я приду в лавку за покупками.
Говорила она много, охотно, и главное — что он понял и что сразу подняло его в своих глазах — было до смешного просто:
оказалось, что всё, о чём она говорит, — написано в
книгах, всё, что знает она, — прочитано ею.
Высокий господин вынул из кармана записочку и стал по ней спрашивать
книг; приказчик подал ему все, какие он желал, и все они
оказались из области естествознания.
Итак, этот статистический конгресс, на который мы возлагали столько надежд,
оказался лишь фальшивою декорацией, за которою скрывалась самая низкая подпольная интрига! Он был лишь средством для занесения наших имен в списки сочувствующих, а оттуда — кто знает! — быть может, и в
книгу живота!
Казалось бы, чего же лучше? Сам историк, начертавши эту великолепную картину древней Руси, не мог удержаться от вопросительного восклицания: «Чего же недоставало ей?» Но на деле
оказалось совсем не то: древней Руси недоставало того, чтобы государственные элементы сделались в ней народными. Надеемся, что мысль наша пояснится следующим рядом параллельных выписок из
книги г. Устрялова, приводимых нами уже без всяких замечаний...
Оказалось, что Аполлон по добродушной бесшабашности роздал множество
книг из университетской библиотеки, которые мне пришлось не без хлопот возвращать на старое место.
Решились тут же сделать для него складчину, но собрали самую безделицу, потому что чиновники и без того уже много истратились, подписавшись на директорский портрет и на одну какую-то
книгу, по предложению начальника отделения, который был приятелем сочинителю, — итак, сумма
оказалась самая бездельная.
Он накупил себе
книг, записался во все возможные библиотеки и начал слушать лекции; но все пошло не так, как он ожидал: на лекциях ему была страшная скука; записывать слова профессора он не мог; попробовал читать дома руководства, источники, но это
оказалось еще скучнее.
Впрочем, пора уже и расстаться нам с г. Жеребцовым. Читатели из нашей статьи, надеемся, успели уже познакомиться с ним настолько, чтобы не желать продолжения этого знакомства. Поэтому, оставляя в покое его
книгу, мы намерены теперь исполнить обещание, данное нами в прошлой статье: сделать несколько замечаний относительно самых начал, которые навязываются древней Руси ее защитниками и которые
оказываются так несостоятельными пред судом истории и здравого смысла.
Во всей
книге проводятся параллели между Европой и Россией, и
оказывается, что во все времена до Петра цивилизация России была выше цивилизации европейской.
Медицина есть наука о лечении людей. Так оно выходило по
книгам, так выходило и по тому, что мы видели в университетских клиниках. Но в жизни
оказывалось, что медицина есть наука о лечении одних лишь богатых и свободных людей. По отношению ко всем остальным она являлась лишь теоретическою наукою о том, как можно было бы вылечить их, если бы они были богаты и свободны; а то, что за отсутствием последнего приходилось им предлагать на деле, было не чем иным, как самым бесстыдным поруганием медицины.
Увы! хотя все и учились в морском корпусе и у «англичанина», и у «француза», но знания их
оказались самыми печальными: ни один не мог прочитать английской
книги, и двое с грехом пополам знали французский язык.
Это
оказалась прелестная, крытая голубым плюшем и с бронзовыми застежками
книга, с золотыми кантами, с разноцветными страницами.
Как
оказалось, он не совсем корректно поступил позднее, когда выпустил второе издание
книги, сняв мое имя и не заплатив мне никакого дополнительного гонорара.
И я помню его брата Евгения. Блестящим молодым ученым он приезжал к Маше; его
книга «Мир в аспекте трагической красоты» сильно нашумела; в ней через край била напряженно-радостная любовь к жизни. Сам он держался самоуверенно-важно и высокомерно, а в глаза его было тяжело смотреть — медленно двигающиеся, странно-светлые, как будто пустые — холодною, тяжелою пустотою. Два года назад он скоропостижно умер… Отравился,
оказывается.
Полина и Валя нехотя выдвинули ящики своих столов, развернули вынутые из них тетрадки, причем тетрадь Полины
оказалась вся зарисованная женскими и мужскими профилями, a Валина щедро испещрена кляксами всевозможных величин. Даша снова сделала вид, что не замечает рисунков и пятен и, дав детям время приготовиться, четким и ясным голосом начала диктовать по
книге, изредка заглядывая в тетради сестричек.
Зингер бросился в гостиницу, но
оказалось, что Савин покинул гостиницу, забыв заплатить по счету 249 марок и возвратить швейцару взятые у него 600 марок, оставив на память о себе сундук с двумя старыми
книгами.
Оказалось на самом деле, что Потемкин не только прочел
книги, но вник в каждое сочинение и твердо удержал в памяти прочитанное.
Оказывалось, что он ошибся. Он возвращался домой, поспешно усаживался в кресло, пробовал писать, с яростью бросал перо, брал
книгу, глядел на часы, нетерпеливо ожидая одиннадцати часов, чтобы улечься спать.
В салоне, уже знакомом ему, не
оказалось никого. Лука Иванович обернулся и хотел было сесть, пока горничная доложит. Но вдруг он вспомнил фразу:"вас ждут и даже очень", — что заставило его остановиться посредине комнаты. В правом углу была дверь, полузавешенная портьерой. Оттуда донесся вдруг легкий шум, как будто кто-то разрезывал
книгу.
При первом ежемесячном свидетельстве деньги по приходно-расходной
книге и журналам
оказываются налицо (помните, что те, которые получены с почты из высшего банка, не записаны на приход), билеты искусно предъявлены мне, членам и прокурору.
Петька, между тем, был живехонек и здоровехонек и усердно изучал хитрую медицинскую науку под руководством немца Краузе, конечно, не по
книгам, а со слов немецкого доктора. Наглядно изучал он приготовление снадобий из разного рода мушек, трав и кореньев, чем с утра до вечера занимался старик. Скоро Петр Ананьев
оказался ему деятельным помощником: тер, толок, варил, сортировал травы и коренья, и удивлял «немца» русской смекалкой.
По виду это
оказался китайский бонза [Священник.] с несколькими
книгами буддийской религии.